Эволюция, которую претерпела проза Анджеевского от «Лада сердца» до «Пепла и алмаза» и главным образом от «Пепла и алмаза» до «Месива», при ближайшем рассмотрении куда больше похожа революцию. К новым темам и революционным формам писателя подталкивала сама реальность, а вернее сказать, то обостренное чувство реальности, которое всегда было свойственно Анджеевскому.

Его проза, возможно, как никакая другая зависима от ситуации — места и времени, в которых она замысливалась и создавалась. Нестабильная и непредсказуемая ситуация Польши 1950−1970-ых годов располагала к быстрому, часто тревожному, а еще чаще — рискованному поиску новых подходов и решений, способных соответствовать «вызовам» и призывам эпохи.

Как пишет В. Британишкий: «В литературной, в идеологической, в интеллектуальной биографии Анджеевского, во всех его книгах — концы с концами не сходятся. Может быть, этим-то он и нужен, писатель, отразивший тревогу и сумятицу, хаос и путаницу, лабиринты и тупики, надежды, сомнения, разочарования, отразивший с м я т е н и е  э п о х и» [1] (разрядка В. Британишского — А.С.).

Мучительно преодолевая кризисы и конфликты своего времени, Анджеевский оказался одним из тех, кто предупредил и во многом предопределил эпоху новую, грядущую. В его произведениях, созданных после 1956 года, нашла отражение большая часть жанровых и стилевых особенностей, которые будут характеризовать романную прозу вплоть до конца ХХ века. В их числе:

• развитие альтернативных романных форм: «романа-параболы», микроромана, «романа с ключом»; «романа в движении»;
• жанровый синкретизм, неразличение «низких» и «высоких» жанров и тем;
• метафикциональность, установка на смысловую игру с читателем, активизация позиции читателя, который становится соучастником действия и соавтором текста;
• нелинеарное развитие действия, отказ от фабулы, мотивированный неклассическим, нелинейным и неодномерным пониманием времени, симультанизм;
• смыкание стиля с сюжетом, стилизация под избранные поэтики как способ трансляции смыслов, эпатаж, провокационность;
• мифологизация реальности;
• цитирование, апелляция к «чужому слову»;
• нарушение принципов связанности (когерентности) текста, разрушение устойчивых синтаксических конструкций, усиление смыслообразующей роли синтаксиса и др.

Некоторым из этих принципов писатель следовал сознательно, опираясь на свой богатый опыт знакомства с современной европейской литературой (и шире — культурой) и ее знаковыми тенденциями, другие исповедовал стихийно, едва ли отдавая себе отчет в новаторстве, сложности и необычности используемых художественных приемов.

Нет ничего удивительного в том, что многое из созданного Анджеевским после 1956 года долгое время оставалось не принятым и не понятым (в лучшем случае — недопонятым или понятым превратно), а то, что превозносилось и приносило столь важное для писателя признание и читательский отклик, зачастую не заслуживало и половины расточавшихся восторгов.

Анджеевский никогда не был писателем предсказуемым и «ровным». В его художественном наследии есть как блестящие образцы современной прозы, так и откровенно слабые конъектурные тексты, о которых и сам он предпочитал не вспоминать. Однако большая часть произведений, созданных Ежи Анджеевским после 1956 года, по праву составляет вершину его творчества.

Романы «Мрак порывает землю», «Врата рая», «Идет, скачет по горам», «Месиво», повесть «Апелляция» демонстрируют не только высочайший уровень писательского мастерства, но и редкий дар художественного предвиденья, свойственный польскому писателю.

Круг мотивов и тем, которые Анджеевский затрагивает в своей поздней прозе необычайно широк. Писатель не ограничивается, подобно некоторым своим современникам, «расчетами с прошлым» или критическим осмыслением современности, а обращается к непреходящим «вечным» вопросам и темам, которые решает всегда оригинально, по-новому, с неожиданной авторской перспективы. Это обеспечивает его текстам, созданным после 1956 года, востребованность и популярность в современном мире, делает их не только «документами эпохи», но и источником для размышлений и вдохновения миллионов новых читателей.
Влияние поздней прозы Анджеевского на современную европейскую и мировую литературу недооценено, но это не означает, что оно несущественно. В своей работе мы указывали на малоизученное на сегодняшний день влияние романа Анджеевского «Врата рая» на обоснование концепции текста-ризомы в философии Делеза и Гваттари. Можно назвать и более близкие и очевидные примеры.

Например, роман знаменитой сегодня сербской писательницы Дубравки Угрешич «Форсирование романа-реки» — явное подражание «Месиву» как по содержанию (роман высвечивает абсурдность писательского ремесла на фоне реалий развитого югославского социализма), так и по форме (текст романа сопровождается дневником писательницы, на страницах которого, она, кстати, впрямую признается, что во время написания книги читала роман Анджеевского «Месиво» и даже приводит цитату из него) [2].

Бесспорным остается и влияние прозы Анджеевского на творчество молодого поколения польских писателей (А.Ульмана, Т. Трызны, П. Хюлле, М. Гретковской, К. Варги, Н. Герке и др.), даже если оно реализуется в форме притяжения-отталкивания, столь свойственной отношениям между поколениями «отцов и детей».
В тех случаях, когда речь не идет о прямом влиянии или заимствовании, мы можем наблюдать показательные аналогии и совпадения, подтверждающие исключительную близость мировоззрения Анджеевского 1960-ых — 1980-ых годов ключевым тенденциям и трендам современной мировой литературы, в которой проза польского писателя занимает сегодня заметное и заслуженное место.